Перечитала "Охранную грамоту" Пастернака. Проза, кажущаяся поэтичнее самой поэзии... Какой язык! Что-то даже не сразу понятно, некоторые слова исчезли из обращения и вспыхивают в памяти далекими всполохами из прошлого.
- вымысел в гуще невымышленности
- "до головоломности прокуренная роль в семье"?! - как роль может быть "прокуренной"? (речь о С.А. Толстой)
- "летящую насыпь берут разом в тормоза", - кто берет?!
- "Во весь раскат полотна сопят и сталкиваются тарели сцеплений", - тарели?, - мне слово незнакомое...
- "Мгновенно волнующая, как выстрел, тишина разъезда, ничего о нас не ведающего".
- ..."и, медленно перевертываясь, как прочитанная страница, полустанок скрывается из виду".
- ... "на дворе зима. Улицу на треть укоротили сумерки и шубы".
- "Как, натягиваясь, точно запущенный змей, колотилось косоугольное зарево"...
Можно и дальше копировать предложение за предложением, дивясь этому невероятному языку, пока не привыкнешь. А привыкаешь быстро, и уже, кажется, нет ничего естественнее этих пастернаковских "темных мест".
Еще, пардон за банальность, бумажная книжка - это что-то совершенно другое. Особенно, если это твоя старая книжка, где вдруг случайно находишь собственной рукой обведенный карандашом абзац, с какими-то пометами и прописной буквой "Э" на полях. Интересно было бы узнать, что я (та, 20-летняя) хотела этим "Э" сказать?! - Не известно. Вот этот абзац:
"Я понял, что история культуры есть цепь уравнений в образах, попарно связывающих очередное неизвестное с известным, причем этим известным, постоянным для всего ряда, является легенда, заложенная в основание традиции, неизвестным же, каждый раз новым - актуальный момент текущей культуры".
В "Охранной грамоте" много снега: февральской пороши или поземки, выписывающей восьмерки... И это какой-то невероятный, старый, почти забытый родной язык, не существующий в реале. Сильнейшее впечатление.
Так в 1910 году Леонид Пастернак изобразил своего сына:
